Настя не сошла с ума

  За что люблю Ёжика, так это за безбашенность. Говорят, в жизни важно иметь сумасшедших друзей, Ёжик – как раз такой друг. По паспорту-то она, ясно-понятно, никакой не Ёжик, а Румянцева Ирина Павловна, но близкие называют её Ёжиком уже лет пятнадцать, прозвище закрепилось в шестом классе из-за коротко постриженной чёлки, вечно стоящей дыбом. Стиль чёлки сохранился по сей день, и это Ёжику к лицу. Однажды в десятом классе Ёжик вышла из школы после уроков и вдруг решила: надо бы съездить к морю. И что вы думаете? Поехала и доехала – до Крыма, прямо от школы автостопом. Родителей уведомила, но по возвращении ей всё равно влетело так, что ни в сказке сказать ни пером описать.
  Я на подобные подвиги не отваживалась. У меня вызывает страх мысль о любом путешествии в одиночку, то есть без сопровождения, даже если надо лишь доехать до дачи в 50 километрах от родного города на автобусе, полном народу. Вы меня точно знаете. Ну, таких как я. Наверняка у каждого из вас в классе была девочка с неизменными косичками и аккуратными белыми бантами, которая на каждом уроке сидела, прилежно положив руки на парту. Вроде бы и не страшненькая, но и не красавица. Волосы и не тёмные, и не светлые, к цвету глаз никто и не приглядывается. Кстати, если вам всё-таки интересно, то глаза у меня карие, а волосы русые. Не скажу, что я тихоня, скорее, трусишка. Такие как я отличаются богатым воображением, редко рискуют, мечтают о приключениях и боятся сделать что-нибудь не так, поэтому дальше мечтаний дело заходит очень редко. Я никогда не сомневалась, что в моей жизни не случится ничего интересного, я смирилась с этим ещё в детстве.
  Вижу ваше недоумение.
  Нет, вы не ошиблись и ничего не напутали. Да, это именно я сейчас сижу на перевёрнутом старом ящике на обочине пыльной дороги где-то среди африканских просторов и за неимением ножа пытаюсь разделать дыню пилочкой для ногтей.
  Как я до такого докатилась? Честно говоря, сама не понимаю. Но, если хотите, расскажу.
_____«»_____

  Всё началось месяц назад, в октябре. Был день до такой степени обыкновенный, что события утра изгладились из памяти к вечеру. Вернувшись домой после работы, я позанималась своими мелкими делами, немного почитала, посидела в Интернете, пошла перекусить.
  На кухне моя мама смотрела очередной выпуск передачи о путешествиях. Щекастый дядя с пышными усами описывал некие племенные обычаи, на заднем фоне ходили или стояли темнокожие люди с минимумом одежды.
  Сделаю небольшое отступление. Мама, в отличие от меня, ярая охотница до путешествий, в молодости объездила вдоль и поперёк весь Советский Союз. Сейчас её ровесницы тащатся от сериалов, мама же, презрительно фыркая, переключает телевизор с канала, где крутят мыльную оперу, на канал, где рассказывают о странах, городах, народах и обычаях. «Что ж ты у меня такая правильная? – порой с весёлым упрёком вздыхала родительница. – Никаких авантюр, никаких ошибок. Сходи хоть на заборе что-нибудь неприличное нарисуй». Конец отступления.
  Картинка сменилась. Теперь на экране была ночь и костры у моря. Одни люди, чей цвет кожи почти сливался с темнотой, сидели на песке, другие стояли, третьи танцевали, четвёртые прыгали, держа в руках не то копья, не то обычные палки. Похожие зрелища я видела по телевизору не раз. Мне понравилась песня на непонятном языке, сопровождаемая нежной и одновременно сильной музыкой (возникали мысли о свирели или флейте, но я сомневаюсь, что использовались именно эти инструменты) с уместными вкраплениями барабанного боя. Приятно было слушать, хотя меня ничто не ошеломило и не задело.
  А ночью я снова услышала эту песню. Во сне.
  Она звучала громче и живее, голоса были немного другими, и, вопреки слаженному пению, явственно выделялось всё их прекрасное многообразие. Песня лилась, как хрустальный ручей, то оборачиваясь спокойной гладью, то превращаясь в бурный водопад, то искрясь игривыми лёгкими волнами. Пели по большей части мужчины, но к припевам охотно присоединялись женщины и дети. Мелодия не была ни медленной, ни быстрой. Она была… тёплой. Тёплой, свободной и прекрасной. Я не знаю, как ещё выразиться. Как вообще можно описать музыку?
  Я ничего не видела, потому что лежала с закрытыми глазами, и мне совершенно не хотелось их открывать. Было уютно, пахло морем. Я лежала, прильнув к чьему-то голому плечу. Обладатель плеча обнимал меня за талию. Под нами находилась жёсткая материя, расстеленная поверх песка, который я чувствовала своими босыми пятками. На мне было лёгкое длинное платье.
  - Замечательная песня, - приглушённо промурлыкала я, целиком и полностью довольная жизнью, ещё уютнее устраиваясь на крепком плече. – О чём она?
  - Тебе важно? – через секунду ответил мужской голос, в котором сквозила улыбка.
  Этот голос мне нравилось слушать даже больше, чем песню. Больше, чем что-либо другое на свете.
  - Мне интересно. – Мои губы тоже растянулись в улыбке. – Я хочу знать, о чём она. Переведи, пожалуйста.
  Мужчина улыбнулся ощутимее, погладил меня по плечу и спине.
  - В том-то и прелесть. Не обязательно понимать слова. Надо просто слушать, и душа сама откликнется. Каждый может верить, что эта песня о том, что волнует именно его. О его желаниях, его надеждах, потерях, радости, печали, любви. Это песня о чём угодно.
  Мы замолчали.
  Глубокий мужской голос, максимум в двадцати шагах от нас, затянул новый куплет. Я постаралась не задумываться о переводе, а, как мне посоветовали, просто слушать. И мурашки пробежали вдоль моего позвоночника, сердце налилось огненным нетерпением, я вдруг почувствовала себя удивительно сильной.
  Снова припев, и снова его подхватывают женщины и дети.
  - Я всё-таки хочу выучить ваш язык, - после долгой паузы произнесла я.
  - Зачем?
  Вопрос удивил меня не меньше, чем моё пожелание удивило собеседника.
  - Это же твой родной язык, - ответила я. – И я хочу его знать. Научишь меня?
  - Ты правда хочешь? - Сложно сказать, обрадовался ли он; но однозначно не огорчился.
  - Да.
  Вместо устного согласия я получила поцелуй. Горячие губы коснулись моего лба, замерев на несколько секунд, в течение которых жизнь стала ещё чуть-чуть лучше.
  - Я люблю тебя, Дженна.
***

  Кажется, я забыла представиться. Меня зовут Настя. Анастасия Корнеева, если официально. Никого по имени Дженна я не знавала отродясь. Да какой смысл задумываться над снами?
  И я не задумывалась.
  Но спустя пару недель случилась очередная странность.
  Не очень давно Ёжик увлеклась фотографированием, и так втянулась, что решила изучить не только сам процесс, но и его историю. Заказала себе по почте книгу с множеством иллюстраций и пояснений. Книга эта, большая, в бархатисто-красном переплёте, захватила даже меня. Картинки впрямь были интересные, их прелесть и остроумие оценили бы не только фотографы.
  - От этой тащусь, - Ёжик ткнула пальцем в чёрно-белую фотографию, примостившуюся в углу нечётной страницы где-то посередине фолианта.
  Я увидела пару, снятую по пояс. Молодые люди, обоим не было ещё и тридцати лет. На девушке – закрытая светлая блузка с вроде бы кружевными оборками и с пухлыми, будто взбитыми рукавами; чёрные волосы забраны назад, в пучок – причёска безукоризненно приличная; брюнетка держит раскрытый зонтик от солнца, скорее за плечом, чем над головой. На парне белая рубашка, галстук, повязанный идеально ровно, строго скроенный жилет. Парень тоже брюнет, притом он чернокожий. Никогда не понимала, что обидного в том, чтоб назвать негра негром? Для меня национальность и раса человека не важны. И особенно остро я этот свой принцип прочувствовала, глядя на изображение старой фотографии. Подпись под снимком гласила: «Тинаш и Дженна Мутва, Кейптаун, Южно-Африканский Союз, 1939 год». Море за спинами супругов я рассмотрела позже.
  - Теперь самое прикольное, - таинственно произнесла Ёжик, собираясь перевернуть страницу.
  Но я, не отрывая взгляда от фотографии, сжала пальцы подруги.
  - Они разоделись специально для снимка, - выдохнула я в состоянии какого-то полутранса. Я понятия не имела, откуда знаю то, что знаю, но всё-таки я это знала. Видите, у вас уже странно зашевелились мозговые извилины, а представьте, каково пришлось мне. Я была в полном недоумении от себя самой. – Она в старой юбке, а на нём рабочие штаны, закатанные. На обоих даже обуви нет.
  - Ты уже видела?.. – Ёжик всё-таки перевернула лист, и первая фотография на следующей странице явила ту же пару, только целиком.
  На Тинаше действительно были старые штаны, закатанные до колен, а на Дженне просторная юбка, подол которой доходил до лодыжек. Босоногие, оба стояли на песке, омываемом волнами.
  - Второй фотографии не должно было быть, - подруга кивнула на текст-пояснение. – Но фотограф неправильно настроил аппарат и снял этих голубков целиком. Подумал-подумал, да сделал фотографию покрупнее, обрезал и вручил, а негатив оставил себе. Потом сообразил, что получается забавная композиция-сравнение. Ты смотрела книжку без меня?
  - Нет, - едва слышно произнесла я.
  - А где тогда видела эти фотки раньше?
  - Нигде… Наверное. – Я моргнула. – Не помню.
  Вопросом, который задала Ёжик, я сама потом задавалась целый день. Где мне раньше попадались эти снимки? Как я ни старалась, как ни напрягала своё серое вещество, ответ не появлялся. Странно. А страннее то, что я вспомнила снимок не как наблюдатель, который смотрел на картинку. Я чувствовала себя скорее участником, действующим лицом этой картинки.
***

  Поезд трясся, в перестук колёс изредка вклинивался пронзительный паровозный гудок. Если бы вы посмотрели сверху, то через расступившуюся пелену жидких облаков увидели многотонного металлического зверя, несущегося по стальным колеям среди высокой полусухой травы, мимо гор и небольших участков леса, под синим-синим небом.
  В купе со мной ехали два джентльмена, лет сорока и пятидесяти. Оба покуривали и с откровенным удивлением смотрели на меня. Ещё бы, приличная и обеспеченная с виду девушка, без сопровождения путешествующая на такие расстояния, вдобавок, в общедоступном транспорте, - это нечто, не вписывающееся в границы понимания белого сообщества Южной Африки.
  Да что там всё белое сообщество, я и в понимание собственной-то семьи никогда не вписывалась. Отец постоянно ругался, мол, я вечно думаю совсем не о том, что нужно. Мне не должно быть дела до политической обстановки в мире, мне не зачем интересоваться движениями в защиту прав женщин, на кой чёрт мне нужны новости о последних научных достижениях? Всё, на чём должны сосредотачиваться мои помыслы, это поиск подходящего (читай, угодного папе) мужа, а если не получается найти самостоятельно, надо хотя бы с благодарностью принять того, которого нашёл отец. Мама разделяла папину позицию, ужасалась моему несносному характеру и неуместному любопытству, а особенно её пугала моя склонность к «неприличным и опасным авантюрам». К таким авантюрам родительница причисляла и поездку с друзьями на пикник за город, и посиделки с темнокожими слугами. Надо сказать, на кухню я прибегала, сколько себя помню. Смотрела, как наша повариха печёт хлеб, готовит другую еду. Слушала, как садовник с уборщиком говорят то том о сём. Наверное, поначалу моё присутствие всех смущало, но потом люди поняли, что я не злобный избалованный хозяйский ребёночек, жаждущий наябедничать на них родителям. Постепенно меня полюбили, и сидеть в окружении слуг на кухне мне было куда уютнее и милее, чем со своей семьёй в столовой комнате. Кроме родителей у меня имелся старший брат Стивен, который вовсе предпочитал делать вид, что не знаком со мной. Больше всего на свете Стивен беспокоился о своих доходах и о своей репутации, не сомневаясь, что одно напрямую связано с другим.
  Как вы, наверное, догадались, ни один из женихов «от папы» у вашей покорной слуги не прижился. Сейчас мне было двадцать четыре года, и семья записала «дурочку Дженну» в ранг старых дев (не забывайте, что дело было в первой половине прошлого века). Мама, верно, уже начала шить для меня чепец, а папа – подыскивать подходящий монастырь или место учительницы в пансионе, ибо сомневаюсь, что в отцовские планы входило моё пожизненное пребывание в родительском доме.
  В качестве последнего глотка свободы моей скромной персоне позволено было съездить в Кейптаун к подруге Луизе.  Я и Луиза вместе учились в школе для девочек в Йоханнесбурге, потом Луиза вышла замуж и уехала к морю. Мы обменивались письмами с новостями, заверениями в вечной дружбе и приглашениями в гости. Отец в итоге махнул рукой, рассудив: вдруг из путешествия выйдет толк, и в Кейптауне я найду себе мужа, уже не обязательно выгодного, хоть какого-нибудь. Ха, знай папа, как исполнится его желание, запер бы меня в подвале незамедлительно, а Стивен бы своими руками накрепко заколотил выход.
  Я нашла любимого человека. Его звали Тинаш, он работал на мужа Луизы в городе, разгружал товар, прибывающий в порт, порой выполнял функции посыльного, а кроме того, учил детей в школе на одной из окраин Кейптауна. Вы же помните, Тинаш был чернокожим, и, по мнению общества, Тинашу надлежало общаться только с себе подобными. Он умудрился выучиться грамоте и теперь делился знаниями с другими собратьями. Успел побывать и моряком, и погонщиком скота, немало повидал. Если хотите, смейтесь, но этот человек с полным правом мог называться интеллектуалом, он столько всего знал.
  Как меня угораздило познакомиться с Тинашем? Да просто. Муж Луизы доверил ему сопровождать супругу встречать меня. Тинаш потом рассказывал, какое я на него произвела первое впечатление. Сами представьте: вылезает из вагона расфуфыренная девица (мама настояла, чтоб я оделась прилично, а понятия о приличиях у моей мамы весьма пышные) в шляпе, по габаритам не уступающей зонтику (поля закрывали львиную долю обзора, но я мужественно носила этот жуткий, зато неимоверно приличный головной убор, потому что из-под него удобно незаметно наблюдать за окружающими), толкает впереди себя чемодан размером с собачью конуру, роняет его при спуске на перрон, чертыхается и сама спрыгивает на площадку как раз в тот момент, когда подоспевает подруга с сопровождающим. Через пару дней мы с Луизой наведались к её мужу на работу, там я снова увидела Тинаша. У него как раз был небольшой перерыв, и мы разговорились.
  С Тинашем очень свободно говорилось обо всём, и это было для меня в новинку, потому что обычно я с трудом находила общий язык с людьми, особенно с мужчинами. Однако так ведь случается - в один прекрасный день тебе вдруг попадается человек, насчёт которого понимаешь: вот ему, именно ему, ты можешь сказать всё, что угодно, произнести вслух то, что у тебя в голове и в сердце, и он поймёт. Тинаш впрямь был интересным собеседником, оживлённым, остроумным, весёлым. В общем, на следующий день я уговорила Луизу вновь навестить её благоверного на рабочем месте, приврав, что меня заинтересовала портово-торговая тема. Тинаш периодически заходил в дом работодателя то по одному поручению, то по другому. Иногда мы выбирались на короткие прогулки.
  Городские власти отказались регистрировать наш брак, спрятавшись за стеной из бюрократических требований. Мы не стали ломать голову и нашли священника, который согласился нас поженить. Долго не тянули, с момента предложения до свадьбы прошло два дня. А зачем медлить? Мои родные всё равно ни за что не приехали бы, вдобавок, могли попытаться сорвать свадьбу неизвестно какими методами. Я написала семье, ещё будучи Дженной Лайтон, а ответ получила уже Дженной Мутва. Без неожиданностей. Родители поверить не могли, что я сделала такую чудовищную глупость, умоляли меня сказать, что это просто глупая шутка, в противном случае дорога домой мне заказана и для своих ближайших и дражайших я отныне мертва. Стивен от комментариев воздержался.
  Между прочим, мой поступок действительно был невероятно необдуманным и рискованным по тем временам, ни одна адекватная девушка на такое бы не решилась. Но, как любил повторять Стивен, напуская умный вид, адекватность у меня появляется только периодически, в промежутках между глупыми и эгоистичными выходками, позорящими семейную честь. Господи, можно подумать, я ходила на панель или занималась контрабандой оружия! Хотя не исключено, что второе Стивен бы одобрил, дело-то доходное.
  Говорят, что с милым рай и в шалаше. Мне не довелось испытать правдивость данного утверждения на себе, поскольку у Тинаша был дом. Малюсенький, невзрачный, в неблагополучном, как теперь принято выражаться, районе, но свой. Насчёт быта я не питала иллюзий, я знала, на что иду. За все богатства мира я бы не променяла этот домик на родительский особняк и необходимость снова жить с отцом, матерью и братом, которые каждый день и каждый час напоминали бы мне, что я бестолковая и никчёмная обуза.
  Тинаш не был ни старше, ни моложе меня. Мы были ровесниками, больше того, мы родились в один день – 27 ноября 1913 года.

  - Я тоже тебя люблю, Тинаш. – Пауза. - Который час?
  Мне не потребовалось зрение, чтоб понять, что муж взглянул на свои потёртые наручные часы, приблизив их к глазам, чтоб рассмотреть цифры и стрелки в отсветах костров.
  - Уже за полночь.
  Я, наконец, открыла глаза. И, скажу вам, шутка о том, что негры сливаются с темнотой, не только банальна до зубного скрежета, но и не совсем правдива. Я прекрасно видела широкое, доброе лицо Тинаша с белозубой улыбкой.
  - С Днём Рождения, - не сговариваясь, одновременно поздравили мы друг друга.
  Потом Тинаш обнял меня и спросил, не замёрзла ли я. Всё-таки на дворе ночь. Я ответила, что мне тепло, и скорее стоило бы у него полюбопытствовать, не продрог ли он без рубашки. К вашему сведенью, в Африке тоже бывает прохладно по ночам. Но не в конце весны, вдобавок, дополнительное тепло давали и костры, и спиртное, впрочем, выпитое в чисто символическом количестве. Праздник был не в нашу честь, по совпадению 26 ноября некоторые представители темнокожего населения Кейптауна (и снова современные выражения) устроили нечто вроде вечеринки на пляже, без повода. Я себя чувствовала белой вороной (каламбур), но Тинаш был рядом, да и окружающие выражали не столько враждебность, сколько удивление. Никто не собирался уходить до утра. Мы расположились вплотную к Кейптауну, но за чертой города. В самом городе чернокожим было запрещено появляться на улице после заката.
  - Подумать страшно: живу на свете четверть века, - вздохнула я.
  - Старушка.
  - Старичок. - Я отодвинула иронию подальше. – Знаешь, это мой лучший День Рождения.
  - То ли ещё будет. У нас впереди очень, очень много совместных Дней Рождения.
  - Я хочу отмечать их здесь. Если не получится каждый, то хоть круглые даты. – Я сказала так не из-за мимолётного каприза и не только в порыве энтузиазма. Место, где мы сейчас находились, было для нас по-настоящему особенным, ведь здесь-то мы и решили, что поженимся.
  - Например, сто лет? – ухмыльнулся Тинаш.
  - Да хотя бы. Решено, своё столетие мы с тобой встретим тут, на этом самом месте.
  - Договорились, старушка.
  - В самом деле, перестань. Не забывай, что мы ровесники. И если я с возрастом поседею, то ты ещё и полысеешь; будь уверен, я не постесняюсь тебя этим попрекать, если не прекратишь свои издёвки.
  - Ты хитрая и жестокая.
  - Зато дальновидная.
  Одна песня закончилась, началась другая.
  Как же здорово шутить над годами. Серьёзно. Лет с восемнадцати напоминание о возрасте было для меня болезненным: все, кому не лень, цокали языком, мол, пора-пора замуж, и я сама понимала, что годы, проходя, не оставляют мне ничего взамен. А сейчас со мной был тот, кого стоило ждать двадцать четыре с лишним года. И тридцать четыре, и сорок четыре, если бы потребовалось. А когда находишь человека, вместе с которым стариться не только не страшно, но даже интересно, возраст перестаёт тебя заботить. Поверьте, я теперь это точно знаю. Помню.
***

  Вы успели заметить, что я не сильна в описаниях? Рассказывать о чём-то с чувством, с толком, с расстановкой у меня получается плохо. Поэтому позвольте, я поведаю о том, что дальше было со мной – Настей Корнеевой, схематично.
  Этап первый: я поняла, что что-то не так. Не могут обычные сны быть настолько яркими.
  Этап второй: я уверилась, что не сошла с ума. Очень легко было списать всё на сдвиг по фазе, но это не объясняло внезапно проснувшегося знания языков. Мало того, что некоторые мои мысли стали формироваться на английском, так я ещё выяснила, что разговариваю на зулусском и на африкаансе. Зулусский мой не идеален, у языка ведь есть диалекты и прочие особенности, вдобавок, сам Тинаш был не чистокровным зулусом; но я понимала практически всё, что говорили зулусы в видеороликах, найденных мною на просторах Интернета. То же самое с «образцами» африкаанса – германского языка, особенно близкого нидерландскому,  ныне являющегося одним из официальных языков Южно-Африканской республики.
  Этап третий: я рассказала всё маме и Ёжику. Они дружно повертели пальцем у виска, но когда поняли, что я действительно знаю языки, которых сроду не изучала, призадумались. Теория о прошлой жизни и реинкарнации казалась невероятной, но, по крайней мере, всё объясняла. К тому же, ни маму, ни Ёжика нельзя назвать скептиками, они допускают, что существуют вещи, которые необъяснимы – во всяком случае, пока – с научной точки зрения.
  Этап четвёртый: я объявила, что собираюсь ехать в Южную Африку, что 27 ноября я, кровь из носа, должна быть в Кейптауне. Пусть Дженна не дотянула до своего столетия, но Тинаш дотянет, в этом я почему-то не сомневалась ни секунды. Тинаш был очень крепким, с отменным здоровьем, окружающие постоянно усмехались, мол, он-то точно проживёт не меньше века. У меня сердце сжималось в комок, когда я представляла, как Тинаш будет в одиночестве смотреть на море в день своего столетия. Смотреть, вспоминать обо мне и чувствовать себя безмерно одиноким. Я не могла этого допустить. Ну и что, что он теперь глубокий, дряхлый старик. Уговор есть уговор. Не зря же воспоминания стали возвращаться именно сейчас, не зря же они стали возвращаться вообще. Я должна бала дать Тинашу знать, что у меня всё хорошо, любой ценой.
  Этап пятый: я с трудом успокоила маму, заодно и Ёжика. Поездка в ЮАР – отчаянный, безумный шаг; мама, пытаясь отговорить меня, заявила, что сама бы на подобное ни в жизнь не отважилась. Настю перспектива эдакого путешествия должна была ввергнуть в панический ступор, а потом в буйный ужас. Но от Дженны – девушки, сознательно вышедшей замуж за чернокожего человека в Южной Африке незадолго до официального начала апартеида, можно было ожидать и не такого. В сущности, у мамы было три выхода: отпустить меня, сдать в психушку или привязать дома к батарее. Мать Дженны наверняка выбрала бы один из последних двух вариантов, но моя нынешняя мама, хвала небу, не такая, она мне не только родительница, но и близкий друг.
  Этап шестой: подготовка к путешествию. Олигархов в нашей семье видели только по телевизору, сами мы далеко не богаты, живём в провинциальном городе. Поездка на другой конец цвета – удовольствие не из дешёвых, сами понимаете. Да и хлопотно это всё: планирование маршрутов, оформление виз. Если долететь до Египта, а там по местным ценам купить билет до ЮАР, получится существенная экономия. Но всё равно денег мне не хватало. Мама, приняв на грудь ведро валерьянки, икнула, ушла в свою комнату, откуда вернулась с конвертом, который вручила мне. Оказывается, мать несколько лет копила деньги на мою свадьбу (факт отсутствия жениха, видимо, не имел большого значения). Ёжик заявила, что я, даже по её меркам, долбанутая и двинутая, но одну она меня не отпустит. Если ехать вдвоём, стоимость поездки на человека получается ощутимо ниже, при этом Ёжику, как работнику сферы туризма, удалось изыскать ещё несколько способов уменьшить расходы.
  Этап седьмой: само путешествие. Беготня, дорога, перелёт. Поскольку в нужный отрезок времени из Хургады ни один самолёт не отправлялся в Кейптаун, пришлось взять авиабилеты до Йоханнесбурга. Оттуда мы собирались ехать поездом, но подвернулся автобус.
  Всё шло неплохо до тех пор, пока этот автобус не сломался, преодолев где-то две трети пути. Внутри было ужасно душно, после остановки стало вовсе невыносимо. Многие, в том числе две гражданки РФ, вышли на свежий воздух. Стояла ночь.
  Она бледнела, превращаясь в утро, а наша стальная повозка и не думала оживать. Через пару часов после рассвета мы с Ёжиком поняли, что неимоверно проголодались, а наши съестные припасы закончились. В нескольких сотнях метров от нас, в сторону от дороги, виднелось здание, внешне похожее на магазин-закусочную. Мы предупредили водителя, что отойдем ненадолго (я и Ёжик с самого начала твёрдо решили не разделяться), прихватили свои рюкзаки и отправились за провизией.
  Магазин оказался закрытым, но рядом сидела тётенька, торгующая водой в бутылках и дынями. Мы взяли одну бутыль и одну дыню. Едва расплатившись, увидели, что наш автобус величественно катится по дороге, устремляясь в светлую даль. То ли водитель нас не расслышал, то ли забыл, то ли ещё что.
  Была слабая попытка догнать транспорт, успехом, понятное дело, не увенчавшаяся. Когда здесь проедет следующий автобус, не знали ни мы, ни торговка. Пришлось устроиться на обочине и ждать, чтоб в случае удачи остановить какой-нибудь общественный транспорт.
  Мы сообразили, что у нас нет ножа, чтоб разрезать дыню. Покумекали и вооружились пилочкой для ногтей. Не очень удобно, но на безрыбье и рак рыба. С дыней расправились резво. А транспорт всё не появлялся, даже легковые машины мелькали редко, да и «тормозить» их мы побаивались.
  Это катастрофа. Я без того приехала впритык – сегодня уже 27 ноября! А я толком не представляю, куда бежать, чтоб разыскать Тинаша. Думала начать с мэрии; если там не помогут, то, может, подскажут, куда обратиться. Но время таяло, уходило безвозвратно. Я попросту не успею…
  Солнце распалялось, а африканское солнце это вам не шутки. Пришлось укрыться под сенью единственного в ближнем пространстве высокого дерева подле дороги. Торговка давно ушла.
  Очередная едущая мимо машина остановилась. Чему ни я, ни Ёжик не обрадовались. Мы испугались.
  Из машины вылезли двое чернокожих лет тридцати в ярких, но поношенных футболках  и направились к нам.
  - Ну всё, южноафриканка моя ненаглядная, - с нервным смешком постановила Ёжик, - сейчас они отомстят. Тебе за апартеид, а мне, - она не то хрипнула, не то крякнула, - за компанию.
  Мы отступили назад, мужчины ускорили шаг. Не знаю, что было у них на уме. Лица не пылали злобой и не сияли доброжелательностью, а спокойные усмешки можно истолковать как угодно.
  - Здравствуйте, - подавшись вперёд, произнесла я на зулусском языке. – Нам нужно в Кейптаун, это срочно и важно. – Сама не понимаю, почему не сказала, что мы тут любуемся природой и не надо нас никуда отвозить. Что-то меня подтолкнуло. Вероятно, ускользающее время.
  Мужчины удивлённо переглянулись. Потом один из них, подойдя ближе, выше поднял подбородок и спросил:
  - Ты из этих краёв?
  Я снова почувствовала несовершенство своего зулусского, но ведь всё-таки мы с мужчинами, очевидно, понимали друг друга без проблем.
  - Не совсем.
  - Говоришь лучше многих местных.
  - Мой муж зулус. – Я облизнула пересохшие губы. – Я давно его не видела. Я очень соскучилась по нему, очень.
  Не знаю, как я выглядела со стороны, я не размышляла об этом в тот момент. Судя по всему, сомнений в моей искренности у собеседников не появилось.
  Коренные жители опять обменялись взглядами, после чего предложили нам залезть в их машину.
  - Мы сами едем в Кейптаун.
  Ёжик немного поупиралась, и её за это грех винить. Она вела себя куда правильнее и разумнее меня (раньше я и подумать не могла, что такое когда-нибудь случится). Не понимаю, как, но я её уломала. Однако всю дорогу подруга каждые пять минут напоминала по-русски, что если «эти дядьки» с нами что-нибудь сделают, она меня не простит ни в нашем мире, ни в загробном.
  Было по-настоящему страшно. У Ёжика хотя бы есть опыт езды автостопом, пускай и не по Африке. А я? Я в этой жизни не делала ничего безумного, у меня больная фантазия, в период обострений которой мне везде мерещатся убийцы, насильники и прочие маньяки.
  К несказанному счастью, нас впрямь довезли до Кейптауна. Только высадили непонятно где, но мы и за то были безмерно благодарны. Я страдаю ярко выраженным топографическим кретинизмом, Ёжик тоже неважно ориентируется в незнакомых местах. Не меньше полутора часов мы петляли непонятно по какому принципу; и очутились на пляже.
  Ноги гудели, спины ныли от усталости. Мы проковыляли поближе к воде, положили вещи на песок и пошли помочить ножки. Я остановилась, не достигнув волн.
  Осмотрелась. На первый взгляд ничего особенного, по местным стандартам. Песок, отдыхающие, зеленовато-синее море, несколько катеров, одинокая гряда камней неподалёку. Эта-то гряда и заставила меня задуматься. За семьдесят с лишним лет город разросся…
  - Что опять? – осведомилась Ёжик, зашедшая в море по колено.
  Я с улыбкой качнула головой.
  - Это то самое место, где мы с Тинашем решили, что поженимся.
  Подруга заинтересованно огляделась по сторонам.
  - Значит, здесь он сделал тебе предложение?
  Моя улыбка окрепла, расширилась. Я коснулась своих распущенных волос, доходящих до лопаток, и как-то неосознанно принялась заплетать косы.
  - Не он мне. Я ему.

  В одиночку пешком уйти за город, на пляж, который считается «чёрной территорией» - рядовой пункт в бескрайнем списке моих странных поступков. Нельзя сказать, что конкретно этот поступок был необдуманным, я долго размышляла, сомневалась и металась. Я была уверена: моя затея обернётся провалом, другого развития событий представить не получалось. Но лучше потом жалеть, что сделала глупость, чем ругать себя за то, что не попыталась, и всю оставшуюся жизнь подспудно думать об упущённом шансе.
  Солнце обжигало мою шею, плечи, руки. Кружевной зонтик не спасал. Я сложила его и воткнула верхушкой в песок, сняла и оставила рядом свои туфли, сделала глубокий вдох и направилась к воде. Тинаша среди других купальщиков я приметила сразу. Он плавал по-особому: стремительнее и увереннее остальных, сам стиль был неповторимый. Тинаш часто нырял, всплывая, резко переходил на гребки; и всегда чрезвычайно быстро продвигался.
  Кроме нас двоих здесь было несколько десятков человек, чернокожих. Многие посматривали на меня с недоумением. Но к чему – к чему, а к таким взглядам я давно привыкла.
  Морская вода лизнула мне стопы и щиколотки, я остановилась. Я знала, что Тинаш тоже меня заметил и не заставит себя ждать.
  - Мисс Дженна. – Он растерянно, но приветливо улыбнулся мне, приближаясь к берегу. Остановился, когда вода стала доходить ему до колена.
  Тинаш не смущался, скорее, переживал, как бы не смутилась я, ведь он был в одних штанах, с голым торсом. Ни одну девушку его расы это не волновало, однако белые в таких вопросах куда щепетильнее. Мне же и в голову не пришло тревожиться. Коль на то пошло, мы жили в двадцатом столетии, а не в Средние века.
  - Здравствуй, Тинаш. – Я сделала шажок вперёд, немного приподняв подол юбки, чтоб ткань не замочило водой. – Извини, что беспокою тебя в твой выходной.
  - Не страшно, мисс Дженна. – Всегда «мисс Дженна» и никак иначе. Вроде бы официально, но из его уст это звучало по-дружески и непринуждённо. Во всяком случае, мне так казалось. И ведь он всё-таки звал меня по имени: «мисс Дженна», а не «мисс Лайтон». – Что-нибудь случилось?
  Я козырьком приставила ладонь ко лбу, чтоб не щуриться чересчур сильно из-за яркого солнечного света, вдобавок, отражающегося от синей глади. Интересно, красивая ли я? Раньше я всерьёз не задавалась этим вопросом. Ни один мужчина не падал в обморок от восхищения мною. С другой стороны, никто ещё не убегал от меня с криками: «Спасите, здесь монстр!» У меня необычайно светлая кожа, к которой пристают солнечные ожоги, но не загар. Волосы, наоборот, тёмные-тёмные. Глаза тоже тёмные, но не карие – синие. Нос как нос; губы как губы, полнее, чем мне бы хотелось, и подбородок несколько «задвинутый» назад.
  - Нет. Да. – Утром я настолько нервничала, что не смогла соорудить благопристойную причёску, ограничилась двумя косами, получившимися совершенно не тугими. Обе теперь спускались на грудь, достигая живота. Я принялась наглаживать и теребить то одну, то другую косу. – Завтра я уезжаю обратно в Йоханнесбург.
  Сообщение не стало новостью, по глазам Тинаша я поняла, что он уже знал. И был расстроен, да-да, был расстроен, я могла поклясться! Впервые во мне загорелась настоящая надежда.
  - Грустно это слышать. – Тинаш выдавил из себя улыбку. Фальшивая улыбка на его честном лице выглядела чем-то чужеродным. Он не был красавцем, не был и чудовищем. Обычный человек, как и я. Широкий нос и толстые губы почему-то наводили меня на мысли о пиратах (вопреки коротким волосам - причёске чуть ли не под ёжика), и самой хотелось хихикать, потому что невозможно представить Тинаша кровожадным убийцей. Он был бы очаровательным, озорным и адски бестолковым морским разбойником. – Желаю Вам счастливого пути.
  Неужели он не спросит, зачем я пришла? Неужели позволит мне уйти?
  Глупый вопрос. Разумеется, позволит. Ему ведь и в голову не придёт, что мне в голову пришло, что я могу остаться и связать с ним свою жизнь.
  - Честно говоря, мне не хочется уезжать. – От наглаживания кос я перешла к поскрёбыванию макушки. Объёмная заранее приготовленная речь, которую я вчера час репетировала перед зеркалом, испарилась из мозга, словно её там и не было. Что ж, буду импровизировать, как обычно. У меня вся жизнь – сплошная импровизация. – Знаешь, мой отец хранит у себя в кабинете бутылку отменного бренди. Её ни разу не открывали. Папа всегда говорил, что держит этот напиток для будущего зятя. Мол, мой муж явно со мной намучается и непременно будет прибегать плакаться тестю, тут-то хороший, крепкий бренди и пригодится. – Я усиленно почесала затылок и оставила голову в покое, порывисто опустив руку. Переплела пальцы обеих ладоней, выпустив подол. Кромка светлой материи плавно опустилась в воду. Собеседник понятия не имел, к чему я клоню, во взгляде читалось сплошное недоумение. Тёплое недоумение, нежное. Тинаш всегда смотрел на меня с затаённой лаской. – Этот бренди отец, скорее всего, выпьет сам, залпом до дна. Но я бы очень, - я облизнула губы, - очень хотела, чтоб до конца жизни со мной мучился ты.
  Я смолкла, со страхом ожидая реакции Тинаша.
  Парень сначала подумал, что чего-то недопонял. Потом понял, что всё понял. Большие глаза вконец округлились. На миг в них сверкнула радость, её тут же вытеснил здравый смысл вкупе с горечью.
  Тинаш медленно вытер мокрое лицо ладонью.
  - Это предложение? – на всякий случай уточнил он внезапно охрипшим голосом.
  - Да, - не стала умничать и кокетничать я.
  - Мисс Дженна, Вы в своём уме?..
  Нашёл, что спросить!
  - Боже, Тинаш, конечно, нет! Я с самого рождения не в своём уме, это тебе охотно подтвердят все мои родственники. Моя мать уверена, что врачи в той больнице, где я появилась на свет, тайком либо уронили меня головой вниз, либо подменили.
  Он молчал. Мне сделалось не по себе окончательно. Захотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко, спрятаться от всех и вся вместе со своим стыдом. В пятках стало покалывать от желания сбежать, однако я не могла улизнуть, не убедившись, что надеяться не на что.
  - Послушай, я понимаю, что со стороны это выглядит безумием. Это и есть безумие, в чистом виде, такой уж я человек. Я знаю, что будет трудно, и не питаю иллюзий. Я не напридумывала себе красивых сказок и понимаю, с чем нам придётся столкнуться. Я даже понимаю, что я не всё понимаю. Но мне гораздо страшнее вернуться к прежней жизни и оставить тебя, чем рискнуть. Ох, Тинаш, - я дёрнулась, легонько притопнув ногой, в надежде, что это выведет его из ступора, - не молчи, пожалуйста. Может, мне только кажется, что ты тоже меня любишь. Может, я сама неправильно всё поняла. Ничего страшного, я переживу, подумаешь, сглупила. Глупости – моё призвание. Я лишь спрашиваю, не более. Ты ничего не должен, никому не обязан. Ты женишься на мне? Скажи просто «да» или «нет». - Я выдохлась. Осталось только в немом ожидании смотреть на любимого человека.
  Мне чудилось, что я слышу, как в голове Тинаша вращаются шестерёнки. Он хотел согласиться, в этом я не сомневалась больше ни секунды. Увы, было слишком много «но»…
  Он прищурился, выставив вперёд большой палец правой руки, будто привлекал к себе моё внимание, хотя оно без того целиком сосредотачивалось на Тинаше. Парень потряс пальцем, пробормотал:
  - Подожди минутку, - развернулся, сделал пару шагов и нырнул.
  Минуту или две Тинаш бороздил морской простор так, что любой Олимпийский чемпион по плаванью, в том числе и синхронному,  позеленел бы от зависти. Позже я взяла в толк, что в самые острые моменты вода и плаванье для Тинаша – способ привести мысли хотя бы в относительный порядок.
  Моё положение с каждой секундой казалось глупее и глупее. Однако я продолжала ждать.
  Если окружающие и пялились на нас, я этого не замечала.
  Тинаш стал пробираться к берегу – сначала вплавь, потом пешком. Вода, потревоженная его ногами, целеустремлённо булькала. Так себе описание звука, уж простите – высказываю свои ощущения. Последние шаги были не ходьбой, а бегом.
  Темнокожий купальщик остановился в нескольких миллиметрах от меня. Дышал глубоко, тяжело. Вода стекала по нему ручьями, но это было не единственной причиной, по которой он не решался меня обнять. Пока не решался. Глаза Тинаша сияли, а на губах уже стала обозначаться улыбка.
  Ну, вы же догадываетесь, что он ответил.
***

  Даже Стивен всегда признавал, что я обладаю способностями к математике и «при надлежащем старании и, главное, усидчивости» сумела бы «достичь определённых успехов и приносить хоть какую-то пользу». Бухгалтер из меня вышел неплохой. Сначала муж Луизы не хотел брать на работу оскандалившуюся девицу, выскочившую замуж за чернокожего. Однако подруга провела с бесценной второй половинкой суровую воспитательную беседу за закрытыми дверями. Что там было сказано, я не знаю, но на следующий день Луизин супруг объявил, что будет счастлив принять меня в качестве счетовода на его скромное предприятие.
  Жили мы с Тинашем не богато и не просто, весело и в любви. Видеться на работе почти не получалось, грузчики редко захаживали в конторские помещения. Зато по вечерам дома мы навёрстывали упущенное.
  До сегодняшнего вечера пока было далеко. Поглядев на часы, я углубилась в мир цифр. Углубилась настолько, что не заметила, как в мою конторку-конурку проник посетитель. От чисел меня отвлекло ощущение, нашёптывающее: «На тебя кто-то смотрит, ты здесь больше не одна».
  Я подняла голову, следом и брови.
  У порога стоял Стивен. За два года братец не изменился. Светло-русые волосы модно пострижены с намёком на бакенбарды. Костюм деловой, новенький (в отличие от моего платья, которое, впрочем, было опрятным), галстук-удавка – верх приличия. Иногда мне до зуда в ладонях хотелось подскочить к брату и стянуть с него очередную удавку, но Стивен не оценил бы такой заботы. Образ довершала трость с блестящим набалдашником в виде орлиной головы. Мой брат был среднего роста и того же, ничем не примечательного, телосложения, а силы было больше, чем у многих верзил, но об этом мало кто знал вне семьи. Он старше всего на три года, а ещё в детстве мог, не запыхавшись, пробежать милю со мной на плечах или спине. Не то чтобы Стивен часто это делал, но всё же порой мы играли вместе. До тех пор, пока ему не стукнуло двенадцать лет; он решил, что уже слишком взросл, чтоб без всякой пользы возиться со своей глупой сестрой.
  - Здравствуй. – Казалось бы, уж я-то могла придумать что-нибудь оригинальнее. Ан нет.
  - Здравствуй, Дженна. – Он неторопливо прошествовал к моему рабочему столу. – Как поживаешь?
  - Не жалуюсь. – Я не спешила выпускать ручку из пальцев. - А ты?
  - Недавно женился.
  - Знаю. Луиза рассказала. Довольно странно узнавать о свадьбе родного брата от подруги, а не от кого-то из семьи, ты не находишь? Мог бы написать мне.
  - От тебя мы не получили ни единого письма за два года.
  - Вы велели забыть о вас, кстати, в ответе на моё первое и единственное письмо.
  - Значит, ты у нас гордая и обидчивая, - усмехнулся Стивен.
  - Сами такую вырастили. – Я отложила ручку и поднялась, воинственно упершись костяшками пальцев в столешницу.
  - Ты какая угодно, только не такая, какой тебя растили. – В его словах начало проскальзывать раздражение. Брат покачал головой. – Ты всё ещё с … - он болезненно поморщился, - этим?
  - Не «этим», а мужем, у которого, к твоему сведенью, есть имя.
  - Я помню. Трудно забыть имя того, по чьей милости твоя семья оказалась предметом насмешек и презрения всех друзей, соседей и партнёров по бизнесу.
  - Сильно исстрадались, бедняжки? – Мне ли не знать, какими злобными способны быть люди, лезущие  в чужие дела. Однако я также знала, что моя семья хорошо обеспечена и дела её идут слишком недурно, чтобы кто-то по-настоящему отверг Лайтонов. Некоторые «знакомые» наверняка воротят нос, возможно, позволяют себе сделать пару-тройку едких замечаний, но дальше этого дело вряд ли заходит.
  Стивен прикрыл глаза, одновременно делая натянутый вдох. Призывал на помощь всё своё терпение.
  - Надеюсь, ты соображаешь, что с точки зрения настоящего закона ваш брак не действителен?
  - Ты вдруг приехал из Йоханнесбурга только за тем, чтоб сказать мне это?
  Стивен моргнул не менее терпеливо, чем вдохнул.
  - Неужели ты сама не понимаешь, к чему всё идёт? Дженна, оглянись вокруг! Не сегодня завтра браки с чёрными запретят, их общины окончательно обособят, санкции ужесточатся…
  Я сама прекрасно сознавала: что-то назревает; не слепая и не глухая. Люди были неспокойны, что чёрные, что белые, что цветные; ходили слухи, вспыхивали волнения.
  - Стивен, говори прямо: к чему ты ведёшь?
  Он оценил моё желание перейти непосредственно к делу.
  - Вернись домой. Пока не поздно. На твоё счастье, у вас с ним нет детей…
  - С чего ты взял, что нет?
  Стивен встрепенулся и уставился на меня глазами глубоководной рыбы, поднятой на поверхность.
  - Есть? – побелевшими от ужаса губами прошептал он.
  Я отрицательно мотнула головой. Просто не могла его не поддеть. Детей с Тинашем мы пока не планировали, слишком много сложностей предстояло разрешить сначала; так что приходилось, что называется, принимать меры.
  Брат испустил вздох облегчения.
  - Вечно ты со своими шутками. – Он покачал головой. – Мама скучает по тебе, переживает. И отец тоже.
  - Воображаю.
  Сделав над собой усилие, Стивен проигнорировал мою реплику. Я сама страстно желала поверить в его слова, но боялась. Вдруг меня попросту хотят заманить в Йоханнесбург, разлучить с мужем и запереть где-нибудь?
  Я никогда не ненавидела родителей. Я даже знала, что они желают мне добра, только по-своему. Чересчур по-своему. И не думайте, что я не была им благодарна за кров, еду, воспитание и образование, которые получала. Но я слишком хорошо представляла, что стало бы со мной, если б я во всём и всегда слушалась свою семью.
  Гость укоризненно воззрился на меня. Потом в который раз вздохнул.
  - Хотя бы съезди навестить их. Заодно познакомишься с моей женой.

  - Дженна, поезжай. Я вижу, что тебе хочется, - сказал Тинаш. – Это же твои мама и папа. Как бы вы ни обижались друг на друга, семья есть семья.
  - А если…
  - Считаешь, твои родители впрямь способны на такое?
  - Не знаю. Думаю, нет, но они умеют удивлять.
  - Я могу поехать с тобой.
  Я лишь грустно усмехнулась.
  - То-то и оно, - хмыкнул Тинаш. - Если ты не вернёшься через месяц, я примчусь в Йоханнесбург и найду тебя, где бы ты ни была, клянусь. Обещаю не верить никаким письмам, доносам и прочему. – Он обнял меня за талию одной рукой, притянул к себе, нежно «щёлкнув» пальцем по кончику моего носа. – Я никому не отдам тебя. Но ведь тебе самой будет спокойнее, если ты повидаешь родителей, я прав?
  - Прав. – Я прикрыла глаза и приникла к нему.
  Тинаш поцеловал меня в макушку, прошептав:
  - Всё будет хорошо. И опомниться не успеешь, как мы снова встретимся.

…Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полуплакал, полуспал,
Когда состав на скользком склоне
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колеса оторвал.
Нечеловеческая сила,
В одной давильне всех калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.
И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали.
  «Балладу о прокуренном вагоне» Александра Кочеткова я учила наизусть в предпоследнем классе, выступала с нею на школьном конкурсе чтецов. Призового места не заняла, стихотворение меня не вдохновляло. Мне сказали: «Выучи это», я и вызубрила текст, рассказывающий о чём-то чуждом. Зато теперь эти слова как нельзя кстати. Хотя в моём случае не «Он», а «она» - я, «бездомным и смиренным» - тоже не совсем обо мне, да и вагон не был таким уж прокуренным, всё-таки первый класс.
  Вряд ли то крушение претендовало на первую строчку в списке самых страшных катастроф на железной дороге. Рядовая авария, такие по всему миру случаются периодически. Ну сошёл вагон-другой с рельсов…
  Сказать, чему я удивилась больше всего? Если только зрение и воображение не сыграли со мной шутку в последние секунды перед ударом. Стивен вскочил со своего места, чтоб прикрыть меня.

  - Дженна. Дженна!
  Я почувствовала, как меня осторожно похлопывают по щекам.
  - Дженна!
  - У? – Я еле-еле приоткрыла правый глаз.
  Святые угодники, вот это да. Всем зрелищам зрелище. Стивен Лайтон без пиджака, в ободранной грязной рубашке, с всклокоченными волосами, ссадиной на всю щёку. Я ещё не понимала, что случилось, и мне было бы смешно, если б не было так больно.
  Насколько позволял судить обзор, данный одним глазом, и слух с обонянием, недалеко от нас что-то вяло и мелко горело, точнее, догорало. Часто слышались удары по железу, взволнованные переговоры и стоны боли. Один стонущий голос показался мне знакомым. Интересно, почему? Ах, да, это же мой.
  - Ты слышишь меня? – Стивен наклонился, аккуратно «обрамив» моё лицо своими исцарапанными ладонями. – Нет-нет, не поднимайся. Просто лежи. Врачи и другая помощь скоро прибудут, за ними уже послали.
  - Я же была в вагоне… Как я оказалась на земле? – Не знаю, почему этот вопрос тогда показался мне таким важным. – Ты меня перенёс?
  - Да.
  - Ты меня вытащил?
  - Какая разница? Главное - не засыпай, Дженни.
  О-о-о, это серьёзно. Во-первых, в нормальном состоянии Стивен никогда не упустит возможность похвастаться. Во-вторых, людям, у которых всё в порядке, не советуют «только не засыпать». В-третьих, в последний раз Стивен называл меня Дженни, когда мне было семь лет. Как сейчас помню: мой День Рождения, именинный пирог. «Задуй свечи и загадай желание, Дженни!»
  Сдаётся мне, скоро в  мою честь будут зажигать совсем другие свечи.
  Эта мысль взялась ниоткуда, я не хотела, чтоб она была. Эта мысль напугала бы меня до рези в коленках, если б я чувствовала свои коленки.
  - Скажи Тинашу, что я его люблю. – Говорить было трудно, молчать - страшно. – Он, конечно, и так знает, но всё-таки…
  - Молчи, Дженни, молчи.
  Я сфокусировалась на Стивене. И увидела мальчишку с широко распахнутыми синими глазищами, который усаживал меня к себе на плечи либо взваливал на спину, говорил: «Держись крепче, Дженни!» и мчался во весь опор галопом по двору, а если мы были на отцовских плантациях - между рядами кофейных деревьев или виноградных лоз.
  Я улыбнулась. Жуткое, видать, вышло зрелище – судя по глазам Стивена. Я попыталась поднять и вытянуть руку, чтоб коснуться лица брата. Не получилось. Но он понял, чего я хотела, взял мою ладонь и приложил к своей щеке.
  - Я здесь, сестрёнка.
  - Конец, да?.. – Сама удивилась, насколько слабым был мой голос.
  - Ничего подобного! – вспыхнул брат.
  Я погладила Стивена по щеке, мои пальцы сползли к его шее и вцепились в галстук.
  - Ради всего святого, сними ты эту удавку!..
  Он ухмыльнулся, улыбнулся, в его глазах дрогнули блики от подступивших слёз. Слёзы? У Стивена? Пиши пропало…
  Брат снял галстук, отбросил в сторону и сжал мою ладонь обеими своими.
  - Дженна, этот мир без тебя станет таким скучным местом. - Было в дрожи его голоса что-то неподдельное, умоляющее. – Дженни…
  - А ты… ты… - Я хотела сказать: «А ты попробуй сделать что-нибудь, чтоб он стал веселее. Не будь всегда таким серьёзным, Стивен», но поняла, что уже не осилю два предложения. Просто не успею. – А ты сам не… н… сам не будь всегда таким серьёзным, Стивен.
  Я хотела ещё попросить передать маме с папой: мне жаль, что они часто расстраивались из-за меня. Но уже не смогла.
***

  Ввязаться во что-то и только уже в процессе безумного предприятия начать сомневаться и видеть возможные подвохи. Это типичное поведения для меня. Точнее, для Дженны. Грань между Дженной и Настей настолько размылась, что я и не замечаю границы. Они обе – это я, я – это они обе. И во имя своего психического здоровья не собираюсь задумываться на сию тему глубже. К чему я клоню: мне ведь и в голову не пришло, что Тинаш мог, допустим, уехать куда-нибудь.
  В мэрии помочь не сумели.
  Город очень изменился за семьдесят с лишним лет, многих зданий и кварталов я не узнавала, какие-то были смутно знакомы. Тем не менее, я легко (и это с моим-то топографическим кретинизмом!) нашла наш домик. Вернее, то место, где он стоял. Теперь это была не окраина города, а средний во всех смыслах район. И там, где когда-то находился скромный маленький дом, высилась трехэтажная гостиница. Для меня самым удивительным в ней было название.
  «Дженна».
  Естественно, я пулей влетела внутрь, привязалась к администратору за стойкой – миловидной мулатке младше меня, почти подростку. Дребезжащим голоском стала спрашивать о Тинаше Мутва. Мне думается, мулатке очень хотелось позвонить в местный аналог скорой психиатрической помощи. Поняв, что ничего не добьюсь, я спросила, можно ли снять номер на двоих.
  - Хоть одна хорошая идея, - поддержала Ёжик, появляясь за моей спиной.
  Цены оказались терпимыми, мы заселились. Я зашла в номер лишь за тем, чтоб скинуть рюкзак, после чего опять помчалась прояснять ситуацию.
  Во второй раз я напала не на мулатку-администратора, а на владелицу, белую женщину лет сорока.
  - Кэрол сказала, что Вы спрашивали о Тинаше Мутва. Откуда Вы знаете о нём?
  И тут я поняла, что совершенно не проработала версию на тот случай, если придётся объяснять свой интерес кому-то постороннему. Но мне повезло. Позади меня опять нарисовалась Ёжик, на сей раз вооружённая фотоаппаратом – решила немного поснимать обстановку, на память.
  Я рассказала Аманде – так звали владелицу – о книге по истории фотографии и заметке под изображением Тинаша и Дженны. Правда, в моей версии заметка была куда объёмнее и содержательнее, чем в действительности.
  - Меня очень заинтересовала эта история. Я покопалась в Интернете, узнала ещё кое-что, и решила узнать того больше, когда сама буду в Кейптауне по делам.
  Лгать плохо, но уж больно не хотелось пугать Аманду и рисковать загреметь в кейптаунский сумасшедший дом.
  Аманда взглянула на меня испытующе, с некоторым подозрением. То ли её насторожила сырая история, то ли сама моя речь на, смею думать, весьма хорошем английском языке с некоторыми местными примесями и слабым оттенком старины.
  - Идёмте.
  Женщина привела нас с Ёжиком в свой кабинет, который, судя по всему, служил заодно и комнатой отдыха. Здесь было светло благодаря окну в полстены, чисто, но мебель и вещи находились в беспорядке. На столе, например, папкам с документами составляли компанию упаковки печенья и детали не то от конструкторов, не то от макетов. Дженна прямо почувствовала родственную душу.
  - Присаживайтесь. – Аманда указала на стулья, ютящиеся у стены.
  Мы послушно присели. Я заметила в углу оригинал памятной фотографии.
  - То самое фото, - с ухмылкой подтвердила Аманда.
  - Гостиницу назвали в честь этой Дженны?
  - Верно. Мой дед… - Она запнулась из-за моего дикого взгляда, в котором смешалось безумное любопытство и безмерное удивление. – Мой дед переехал сюда из Йоханнесбурга в семидесятых, подтянулись и некоторые другие члены семьи.
  - А Ваш дед…?
  - Стивен Лайтон.
  Я была настолько поражена, что часть дальнейших объяснений пропустила мимо ушей, а когда начала снова воспринимать информацию, впала во второй шок. Оказывается, Стивен уехал из Йоханнесбурга оттого, что переругался там со всеми более-менее весомыми структурами местной власти, открыто высказываясь против политики апартеида и сопутствующих законов и запретов. Даже поколотил кого-то на этой почве. В результате семейный бизнес оказался под угрозой. Стивен плюнул на всё, передал дела старшему сыну и, раздосадованный, перебрался в Кейптаун.
  - Дедушка не нуждался в деньгах, - продолжала Аманда, - гостиницу он открыл скорее для души и потому, что не умел сидеть без дела.
  Я покивала на автопилоте, силясь представить своего брата в роли борца с апартеидом. Живёшь с человеком под одной крышей двадцать четыре года, думаешь, что изучила его вдоль и поперёк, а на самом деле знать не знаешь, какой он. Обычно если тебе и преподносят сюрприз, то неприятный. А тут… Неужели на Стивена так повлияла моя смерть?
  Ёжик не великий знаток английского языка, но школьная и институтская программы образования принесли свои плоды. Подруга понимала, о чём мы говорим, и сама могла бы включиться в разговор при желании. Пока она, видимо, осмысливала тот факт, что я стопроцентно в здравом уме, что мои рассказы о Дженне, Тинаше и об остальном таки не бред больной на голову. Как ни крути, а Ёжик, да наверняка и мама, не могли избавиться от опасений полностью.
  - Стивен ещё жив?
  Вопрос удивил Аманду меньше, чем мог бы.
  - Умер в прошлом году.
  В сердце кольнуло.
  Аманда тем временем вспомнила что-то, нежно-нежно улыбнулась.
  – Дедушка был первым, кто благословил меня на брак с моим нынешним мужем. Остальная семья онемела от удивления, а дедушка поднялся, обнял нас обоих и поздравил. – Женщина решила, что у меня непременно созреет вопрос о расовой принадлежности её мужа, и, в общем-то, была права. – Вы уже общались с моей дочерью, Кэрол.
  Я подумала о брате с нежностью, с благодарностью и с тоской. Я бы столько всего хотела ему сказать! Но опоздала. Всего на год, однако опоздала.
  С Тинашем будет по-другому, точно. Я даже мысли не допускала, что он не дождался меня. Уж если Стивен перемахнул через вековой рубеж, то Тинаш и подавно справился. Я могла себе представить мужа стариком так чётко, что порой видела этот образ словно наяву. Вот Тинаш сидит в кресле; в доме престарелых или в жилище родни. Пепельно-белые от седины волосы, короткие, но заметно курчавые. Глаза уже не настолько чёрные, как в молодости, но по-прежнему пылают огнём жизни и интереса к ней. Натруженные руки покрыты морщинами, выступающими венами. Думайте обо мне, что хотите, но как же я буду счастлива, когда вложу в эти руки свои ладони, сожму, а потом брошусь Тинашу на шею! Мне всё равно, сколько ему лет. Я хочу его обнять, хочу поцеловать и прошептать: «Я вернулась, давай праздновать наш День Рождения».
  - Где сейчас Тинаш Мутва?
  Аманда изогнула брови.
  - Разве я не сказала? Его убили, ещё в сорок втором году. Тинаш ушёл добровольцем на Вторую Мировую, не став дожидаться, пока правительство определится, чью сторону принять. Воевал за Союзников. - Она грустно вздохнула. – Дедушка рассказывал, Тинаш погиб как герой. Они вместе участвовали в Тунисской кампании, и…
  Я не соображала, куда бегу и зачем, вообще не соображала, что бегу. Позже я вспомнила, как выскочила из кабинета, будто ошпаренная, как, проносясь по холлу, едва не сбила с ног пару жильцов, как, пролетая мимо стойки, услышала краем уха замечание Кэрол о том, что сегодня реально день ненормальных постояльцев.
***

  - Настя, доченька, ты только не изводись там вся, - пятый раз за две минуты повторила мама по телефону.
  Видимо, Ёжик уже успела настучать ей мини-отчёт по Сети или отправить СМС. Могу поспорить, что сообщение начиналось словами: «Настя не сумасшедшая!», и не удивлюсь, если за этим следовало замечание в скобках: «А насчёт Дженны я не уверена, совсем без крыши была девица».
  Мама тут же позвонила мне, наплевав на всякие тарифы и роуминги.
  - Я в порядке, мамуль, - заверила я более низким голосом, чем следовала бы. Украдкой всхлипнув, заставила себя улыбнуться, чтоб мама почувствовала мою улыбку. – Всё будет нормально. Постараемся с Ёжиком поскорее двинуть обратно.
  - Давай. И береги себя. Не ходи босиком по песку и по земле, а то там насекомые и личинки всякие водятся. – Мама не была бы мамой, если б не проштудировала информацию обо всех потенциальных опасностях, которые подстерегают туриста той стране, куда отправилась дочка.
  - Хорошо.
  - Милая, если что, сразу дай знать.
  - Обязательно, мам, спасибо. Люблю тебя.
  - И я тебя, солнышко.
  Я засунула сотовый обратно в карман шорт.
  Приближался вечер, однако народу на пляже меньше не становилось. Здесь были и загорающие, и купающиеся, и катающиеся на лодках или досках. Чувствовала же я себя так, будто осталась одна в целой вселенной.
  Бейсболка потерялась где-то по дороге от гостиницы до пляжа, косички мои растрепались, но пока не окончательно рассыпались. На ногах были добротные летние шлёпанцы, не образец изящества, зато удобные и практичные. В них запросто можно зайти в воду, что я и сделала, впрочем, ушла недалеко. Я остановилась, прикрыла глаза, вспомнила, что связывало меня с этим местом. Теперь всё стало таким горько далёким.
  К изумрудно-сапфировому цвету моря примешивался холодный серебристый оттенок вечера, постепенно разбавляющийся тёплым золотом приближающегося заката. А ведь где-то здесь сливаются два океана.
  Взгляд скользил по блестящей глади. Строго говоря, не такая уж это была и гладь, волны вздымались ощутимые. Многие купальщики уже вылезли на берег, но кто-то пока не желал расставаться с водной стихией и продолжал плавать. Особенно упорной и быстрой была одна девушка с длинной чёрной шевелюрой. Видимо, спортсменка, вон какая крепкая.
  Я поняла, что спина и плечи у девушки чересчур широкие и мощные даже для опытной спортсменки, не говоря о том, что купальный «наряд» явно не женский. Никакая это не девушка, а мужчина, просто с длинными волосами, да ещё загорелый по самое дальше некуда – прямо бронзовый от загара. Пловец то нырял, то буквально выпрыгивал из воды, чтобы, преодолев десяток-другой метров, вновь исчезнуть в золотящейся лазури.
  - Настька, вот ты где! – Запыхавшаяся Ёжик подлетела и хлопнула меня по плечу. – Слушай, мы  с этой Кэрол, пока тебя искали, поговорили и…
  Пловец повернул к берегу, гребя уверенно и проворно. Знакомый стиль.
  - … Короче, ты не единственная чокнутая постоялица. К ним сегодня утром приехал чудик, который тоже расспрашивал про Тинаша и про то, что стало с прежним домом. Не то чилиец, не то аргентинец, индеец, в общем. Настя, ты меня слышишь? Ты хоть понимаешь, о чём я тебе тут говорю?!
  Она бросила взор туда же, куда и я, и сама обо всём догадалась. Бронзовокожий молодой человек в тёмно-синих штанах, от воды ставших почти чёрными, шёл прямиком к нам, и взгляд его упирался в меня. Парень застыл, приоткрыв рот. Мы смотрели друг на друга. Ёжик испарилась.
  Я машинально попыталась придержать юбку, которой на мне и не было, пробежалась пальцами по одной из двух косичек.
  Парень отмер и снова зашагал, не быстро, словно преодолевая одно сплошное невидимое препятствие, но настойчиво, целеустремленно. Ничто бы не удержало этого человека.
  Он остановился строго передо мной, мне даже не обязательно протягивать руки, чтоб дотронуться до него, достаточно наклониться вперёд на какой-то миллиметр.
  Индеец… Интересно, как его нынче зовут?
  Да какая разница?!
  Мы, не моргая, глядим друг другу в глаза. В незнакомые, никогда раньше не виденные глаза, в которых сверкает что-то до боли родное.
  - С Днём Рождения, - непривычным голосом и привычным тоном произносит парень.
  - С Днём Рождения, - тихонько отвечаю я, сознавая, что ещё секунда, и спазм сожмёт горло настолько сильно, что невозможно будет говорить, а из глаз хлынут слёзы.
  Но до плача дело не доходит.
  Человек, о котором я не знаю ровным счётом ничего, и в то же время знаю абсолютно всё, обнимает меня и прижимает к себе. Моя одежда пропитывается морской водой с его тела, его влажные волосы касаются моих плеч, и на моих губах появляется горьковато-солёный привкус с его губ.
  …И будет он мучиться со мной всю оставшуюся жизнь, на этот раз действительно долго и счастливо.

Конец
(октябрь – ноябрь 2013 г.)

  От автора:
  У меня и в мыслях не было строить из себя специалиста по Южной Африке, в которой я - к сожалению, и хочется думать, что лишь пока - не бывала. Признаю целиком и полностью: вся информация о тех краях, их природе и истории почерпнута мною исключительно из Интернета (хотя источники я старалась выбирать серьёзные). Надеюсь, не допустила промашек.

Отредактировано Елена Бжания (2014-11-12 20:37:04)